Гарри Поттер

1. Штрихи к портрету.

Внешность и основные черты – яркий Солнечный тип с примесью Плутона. Не самый оригинальный выбор для главного героя, ну да ладно, что есть, тоже ничего получилось.
Непослушные, вечно растрепанные волосы, зеленые глаза, не белая кожа – печать Солнца на челе, признак первый. Полное отсутствие рыхлости и вялости в фигуре – при всей фатальной недокормленности с детства, в Хогвартсе Гарри кормят, как на убой, да был бы толк, что называется. Откормить нереально – он остается худощавым до упора (типично Плутонианская особенность, наравне с черными волосами и временами прорывающимся яростно горящим взглядом).
Жизнелюбие и потрясающий, невыжигаемый, ничем не обоснованный Солнечный оптимизм. Способность увлекаться чем-либо до слепоты ко всему остальному, убеждать – совершенно искренне, без манипуляций, и вести за собой. Способность быть флагом, на который равняются другие и строятся под ним для дальнейших групповых операций (Солнце), пусть даже он не всегда это видит (Плутон).
При этом – каким бы ни был больным для Гарри вопрос личной славы, он к нему все равно неравнодушен. Эта тема есть, и она болезненно акцентирована. Гарри тщеславен, но тщеславен «по-честному» - славы хочет и ею наслаждается, но только заслуженной, и без проявлений внимания со стороны окружающих. Ему не нужно внимание, он лезет глубже – ему нужно уважение и знание, что он – в центре, причем по делу. Солнце, причем с претензией.
Гарри – человек не настроения, но «волны». Он практически не способен сопротивляться тому, что его однажды подхватило и понесло. Ему крайне сложно изменить мнение о ком-то или о чем-то, сформировав его однажды – всегда по субъективным и глубоко личным поводам. Что означает – он, по сути, не способен признавать свои ошибки. В глубине души он панически нуждается в том, чтобы чувствовать себя непогрешимым и успешным – не самая маленькая проблема Солнечных типов.
При всех внешних откоряках, в Гарри есть властность (потребность во власти – Солнце, способность к невербальному силовому управлению – Плутон). Судя по раскладам с Армией Дамблдора, ему нравится, когда люди ему подчиняются, и особенно – когда из этого выходит толк. При полнейшем отсутствии хоть каких-нибудь организаторских устремлений – огромная способность быть лидером. Харизма и личное обаяние (Солнце). И, повторюсь – все до предела искренне. Ни малейшего проблеска таланта к стратегии и тактике, ни малейших попыток просчитать хоть какие-то последствия собственных действий. Голый энтузиазм и воля к победе, помноженные на нечеловеческую удачливость – снова чистое Солнышко.
Но это – на поверхности.
Под наружным Солнечным слоем, как это ни прискорбно – совершенно провальная линия Сатурна. Что, кстати, более чем странно – детство Гарри – это типичное детство Сатурнианца. Лишения и голодание, донашивание обносков за нелюбящими и нелюбимыми родственниками, большие объемы физического труда «по дому», то есть, направленного только на поддержание постоянного порядка – труд без видимых результатов. Отсутствие внимания, любви и ласки, неуютное личное пространство, которому не светит неприкосновенность, общая неухоженность и – естественно – полнейшая замкнутость. И где в результате четкий, сильный, проработанный Сатурн с его жизненной мудростью и старческой усталостью во взгляде, какой положен любой порядочной Золушке? Что мы видим в Гарри, как только его вынимают из привычной среды и перемещают в Хогвартс, в центр всеобщего внимания?
Полное отсутствие собранности и усидчивости. С трудом выдерживаемые рамки распорядка дня. Прямо-таки революционное нежелание подчиняться правилам – и истерический протест против любых внешних ограничений. И ладно бы только внешних – сам себя ограничивать мальчик тоже так и не научился. Сатурн здесь не просто отсутствует, как класс, он зияет черной дырой. Как недостаточность. Притягивая к себе некоторых Сатурнианцев прямо хуже магнита.
Имея великолепную возможность повзрослеть еще до того, как вырос, Гарри благополучно и творчески ее провалил. Он не вынес из многолетнего общения с Дурслями ни тяги к спартанским условиям, ни закаленного в неравных боях терпения, ни той самой доброты, которой обладает каждый нормальный Сатурнианец, понимающий, в чем прикол аскезы и самоограничений.
Гарри не понял. Солнечная линия «передавила» - как и многое в нем, несмотря на совершенно четкие попытки Дамблдора скорректировать ее Сатурниански оформленным детством.
С проявленностью женских планет еще хуже. Судя по описанию, Венера задавлена совершенно – любые попытки пробудить чувственность Гарри либо пугают, либо вызывают неприятие и отторжение (Чжоу Чанг). Он излюбленным образом переводит все на знакомые Солнечные рельсы и дальше воспринимает ситуацию с точки зрения себя, любимого – как он выглядел со стороны, достаточно ли хорошо скрывал свои чувства, и не показалось ли кому, что он был неубедителен в своей мужественности. О силе (точнее, отсутствии силы) Венеры в Гарри можно судить уже по одному тому, что в ситуации, где чувства необходимо решительно проявить, он первым делам пытается их спрятать.
Отношения с Джинни этот факт только подтверждают. Сначала Гарри бродит и напрягается на наличие соперника (примечателен тот факт, что он вообще обратил на нее внимания только тогда, когда обнаружил ее, проявляющую собственную чувственность совершенно не с ним. Обнаружил полную и вопиющую потерю чужой себе преданности. Болезненно выпученное Солнце бунтует). Затем они целуются после матча – и основная мысль Гарри здесь – «Я это сделал!», причем не в смысле поцелуя, а в смысле возврата Джинни на ее законное место. Затем их отношения показаны фоном, по которому видно, что бедной рыжей Уизли досталась в итоге совершенно не Венерианская (чувственная), а вовсе даже совершенно несвойственная ей Солнечная (отражение звезды) и частично Меркурианская (подруга) роль, чему она по своим причинам совершенно не препятствует. То есть, Гарри опять вывернул отношения в привычное для него русло. Сцена их разрыва это только подтверждает – Гарри снова ведет себя, как истинный Солярий. Видит только свои мотивы, «подчиняется высшей цели» и напрочь отрицает, что у него на пути к этой самой цели может существовать потребность в чувственной поддержке.
Луна (глубинная эмоциональность) колеблется между «совсем никак» и «болезненно как-то». Первый признак ее задавленности – отсутствие материнской фигуры рядом. Худо-бедно ее пытается всю дорогу заменять Молли Уизли, и, вероятно, только поэтому функции Луны в Гарри не вышибаются окончательно в никуда, оставаясь больным местом, на которое весьма удобно время от времени давить тем, кому это нужно.
Второй признак негативной, но присутствующей Луны, сам по себе слабоватый, но вкупе с другими – вполне – это до аховости слабое зрение. Гарри не просто носит очки, он без них слеп, как новорожденный котенок. Неспособность воспринимать мир таким, какой он есть, и себя в нем заодно, помноженная на болезненное желание таки заставить этот самый мир превратиться в то, во что очень хочется, плюс отказ от попыток хоть что-нибудь с этим поделать – и в результате имеем глаза, которыми ни черта не видим.
Что, впрочем, правильный Солярий всегда обернет в плюс личной харизме. За все годы жизни среди волшебников Гарри ни разу толком даже не попытался прощупать почву на тему коррекции собственного зрения. Для этого он тут же становится слишком тактичен и робок, предпочитая гордо терпеть неудобства, нежели кого-то напрячь.
Терпел бы он их, если бы они ему действительно мешали! Например, играть в квиддич – если бы вдруг выяснилось, что очки перекрывают возможность быть ловцом и получать заслуженную славу, полагаю, они исчезли бы в считанные моменты. Когда Гарри что-либо нужно, он бывает чертовски убедителен и упрям.

2. Размышления на тему

Первая и самая больная проблема любого Солярия – его непоколебимая гордость. Умереть, но не снизойти до публичного признания собственных ошибок – вот жизненное кредо Солнечных типов, ибо в глубине своего своеобразного понимания мира они всегда приравняют это к публичному же унижению. Солярий не может быть неправ, потому что не может быть неправ никогда, и горе тому, кто насмелится попробовать открыть ему глаза на устрашающую реальность. Из чего следует уж совершенно печальный факт – рядом с Солярием вы никогда не найдете яркую или даже просто сильную личность. Он должен находиться в центре в гордом одиночестве – иначе как все увидят, насколько он в действительности прекрасен? Правда, наивно рассчитывать, что он когда-либо в этом сознается.
Исключение возможно только в одном случае – если сильная личность еще и достаточно умна, чтобы балансировать на зыбкой грани, и не теряя себя, и своевременно уходя в тень, дабы продемонстрировать Солярию свою ограниченность каждый раз, когда в этом возникнут сомнения. Вероятно, нужно быть очень склонным к самопожертвованию человеком и очень любить такого яркого, но такого беспомощного без своей тени Солярия, чтобы выбирать подобную жизнь и подобные отношения.
При этом – серость Солнцу тоже не нравится! Солярий хочет быть лучшим среди лучших, что, очевидно, создает немалые трудности тем, кого он выбирает себе в спутники жизни. Балансировать им, бедным, и балансировать.
Со стороны этот факт, как правило, очевиден, но сам Солярий его не видит никогда и ни при каких обстоятельствах. Ему жизненно необходимо быть непоколебимо уверенным, что в этом мире он один такой – самый-самый. Если подобную уверенность ему предоставить, то получится, фактически, самый лучший вариант из возможных – тогда Солярий окажется способен сделать хоть что-нибудь общественно полезное. Только, если у него не будет сомнений в истинности того, что по определению является наивной глупостью. И окружение – если оно, конечно, правильное окружение – должно просечь фишку махом и всячески поддерживать в нем эту иллюзию. Вот такая подстава.
Окружение Солнечного типа составляется по жесткому принципу – я должен быть ими горд, но они не имеют права меня затмевать. Если кто-то из близких вдруг сдуру вычудит нечто, что Солярий воспримет, как попытку наступить на больную мозоль его вечно трепещущей самооценке – будьте уверены, он принизит непрошенное достижение так виртуозно и творчески, что сомневаться и восхвалять «не того» продолжат только идиоты, которым захотелось покинуть окружение «звезды» навсегда.
Гордится Солярий тоже не кем попало. У него принципы, и довольно, опять же, жесткие. То есть, это как раз тот случай, когда «точка зрения бывает либо моя, либо неправильная». Солярий заворотит нос от любого, кто посмеет придерживаться иных жизненных ценностей – в этом смысле он совершенно неполиткорректен. Хочешь быть со мной рядом – думай, как я, и соглашайся со мной. Шаг влево-вправо приравнивается к побегу в стан врага, а с врагами он не церемонится до такой степени, что временами задумываешься, стоит ли эта, без сомнения, яркая личность, того, чтобы к ней, вообще, приближаться.
Плюс здесь только один, и, полагаю, им одним Солярии до сих пор и живы – они настолько любят образ «себя великодушного», что, встав в царственную позу, не смогут не простить, если перед ними должным образом унизиться. Должным – это, значит, не прогундеть «прости», поползать на коленках или как-то иначе продемонстрировать отсутствие гордости (Солярию неприятны враги без гордости, он тщеславен и в этом), а осознать всю глубину своей ошибки, признать ее и – по возможности – поблагодарить светило за то, что оно помогло заблудшему грешнику вернуться на путь истинный.
Ибо уж что-что, а помогать – всему, до чего руки дотянутся, но желательно великому – Солярий любит так же сильно, как чужое себе потакание. Фактически, он нуждается в этом столь же отчаянно и болезненно, как и в постоянном подтверждении собственной значимости – просто потому, что для него это примерно одно и то же. Я велик – я могу помочь – я должен помочь – я помогаю. Следовательно, я велик. Далее по кругу и до бесконечности.
Из всего вышесказанного самым грустным образом следует, что забитость, робость и пугливая улыбчивость Гарри до начала учебы в Хогвартсе, вовсю проявляемая им и дома, и при первой встрече с Хагридом, и на Диагон-аллее, и в Хогвартс-экпрессе, и на церемонии распределения, на самом деле, не есть признак сильной, активной и правильно проработанной Луны, как чаще всего хочется думать читателям, впервые уткнувшимся в творение Роулинг. Гарри – не пресловутый «добрый, хороший мальчик», которого так тянутся одарить заботой женщины с мощной Луной (Молли), от которого слепнут девочки с нестабильной Луной (Джинни), и на которого мгновенно делают стойку обладатели Луны болезненной и внешне отчаянно задавливаемой (Драко). Все, что так неотвратимо притягивает всю дорогу к Гарри Лунных эмоционалов, наивно полагающих, что у чудо-мальчика ДЕЙСТВИТЕЛЬНО большая душа, на поверку оказывается всего лишь забитым совершенно бездарным Сатурнианским воспитанием Солнцем. И, стоит только сменить обстановку и слегка отпустить тормоза, как вся робость и очаровательнейшая псевдолунная доверчивость Гарри сменяются ярким Солнечным стремлением управлять и проводить в жизнь собственную линию партии (поначалу, впрочем, сойдет и линия признанного авторитета) – жестким, волевым и сопровождаемым агрессивными вспышками в случае сопротивления. Все персонажи, кто ждал от Гарри Поттера глубокого и тонкого душевного мира со всеми свойственными ему проявлениями, круто обломались – хотя, к чести сказать, некоторые очень долго и искренне пытались приспособиться к тому, что есть, в итоге просто-напросто круто обломавшись чуть позже.
Из этого следует еще один вывод, печальнее предыдущего уже просто на порядок. Душевный мир Гарри неглубок, по большей части он вообще, как у любого столь яркого Солярия, довольно плоский, и центральная фигура в нем – он сам, а все остальное присутствует лишь как нечто, в чем он проявлен. Он не чуток, неуклюж и неловок в своих попытках душевных телодвижений. Гарри способен любить только себя в ком-то и в чем-то, только свою роль и свою цель. Любить же в принципе кого-то, отдельного от себя, человека, имеющего свою жизнь и свою душу, он по определению не способен. Он его просто не видит.
А, значит, он вообще не способен любить. И, значит, все, что на протяжении шести книг втирает ему Дамблдор о его мифической «силе, имя которой – любовь» - вранье. И, скорее всего, Дамблдор в курсе об этом с самого начала, как никто, но выбирает именно те слова, которые жаждет услышать так нужный ему Солярий.
Ибо Солярии, как, наверное, уже очевидно, просто предельно легко управляемы. Нужно только знать ниточки и грамотно в правильный момент за них дергать.
Вот тут-то мы и подбираемся ко второй огромной проблеме Соляриев, которую просто виртуозно всю дорогу обходит Дамблдор, но которая, судя по ситуации, просто неизбежно на Гарри рано или поздно свалится.
Самое страшное, что может случиться с человеком Солнца – разочарование. Вы никогда и ни за что не получите второго шанса, если услышите от него – «я в тебе разочаровался». Вы никогда не заставите его вернуться на однажды брошенный путь, если он демонстративно свернул в сторону, обидевшись на что-то, что ему там попалось под ноги. Вы никогда не восстановите его доверие к себе, если позволили доверию подорваться.
Что может разочаровать Солярия? Что для него хуже смерти, хуже публичного унижения, хуже несостоятельности?
Осознание того, что им управляли – именно потому, что управлять собственной жизнью, как ему кажется, имеет право только он сам.
Осознание того, что кто-то прикидывался перед ним глупым, будучи на самом деле хитрым и расчетливым. Позволил ему считать себя «своим», то есть, в случае Солярия – «освоенным», понятым, и в первую очередь «понятость» касается отношения к Солярию – а сам держал камень за пазухой. Солнце не терпит неуважения к себе, а уважение понимает только, как неприкосновенность территории, на которой им принимаются жизненные решения. Солнце искренно во всех своих проявлениях до болезненности, и наивно полагает, что все прочие люди, причисленные к «своим», будут отвечать ему тем же. Солнце превращается в сдутый пшик, если у кого-то вдруг хватит ума ткнуть его носом в то, что он неосознанно выполнял чью-то волю.
Потому что воля для Солярия – это святое. Его воля, естественно.
Он может понять и простить, скрепя сердце, нежелание выворачивать перед ним душу по первому требованию – в основном, все из-за той же позы «себя великодушного». Он способен проглотить чужие ошибки, списав их на глупость и недалекость – он, вообще, довольно легко позволяет другим людям быть глупыми, ведь это так возвышает его самого (впрочем, уважать ему их после этого уже особо и не за что, но продолжать заботиться о глупых и причислять их к «своим» он все же не перестанет). Уж совсем стиснув зубы, если очень-очень надо, он даже стерпит недомолвки во имя великой цели – особенно, если цель как-то пересекается с ним самим, нежно любимым.
Но прямое вранье в ответ на прямой вопрос, после которого Солярий поверил в чужую ложь и позволил себе повестись на ней, напринимал решений, исходя из своей веры – это то, чего он не простит никому и никогда. Это то, что неизбежно заставит его тем самым болезненным образом разочароваться. То, что покажет ему, как сильно он ошибся, поверив – а ошибиться Солярий не может, причины изложены выше. Это то, что действительно способно его сломать.
Поэтому крепко думайте, прежде чем врать Солярию прямым текстом. Упаси Мерлин, он когда-нибудь вас на этом поймает! Кранты придут не просто вашим отношениям и вашим планам на этого человека. Кранты придут ему самому, и, чем глубже и глобальнее была ложь, тем меньше вероятность, что он когда-нибудь сможет очухаться от пережитого унижения и снова засиять перед всеми желающими.
Исходя из того, что Дамблдор в каноне врет Гарри, совершенно не стесняясь и просто с каждой книгой делая все более честные глаза, перспективы выглядят, мягко говоря, ужасающими. Почему ужасающими?
Во вранье вовлечено слишком много людей, чтобы предполагать, что оно никогда не всплывет наружу. Вранье касается слишком основополагающих для Гарри вещей, про которые он прямо и неоднократно спрашивает директора на протяжении всех книг. Наконец, вранье вынуждает его сделать выбор, который он, возможно, сделал бы и без вранья, из одного только Солнечного великодушия, и в этом случае у него осталась бы лазейка к дальнейшему самоуважению… сделал бы, если бы хватило сил.
Сил – на то, чтобы принять правду. Правды Солярии, к сожалению, органически не любят, если она неприятна, при всей их внешней антипатии ко лжи. И выбор Дамблдора с самой первой книги перечеркивает единственную лазейку для Гарри, которая дала бы ему впоследствии возможность выбраться и сохранить себя. Слишком многое стоит на кону, и мудрый стратег, рассудив и оценив риск, не оставляет мальчику шанса, здраво выбрав между благополучием Магического Мира и «слезой одного-единственного ребенка».
Вывод – Гарри Поттер неизбежно умрет, причем неважно, умрет ли он физически в седьмой книге, хотя подобный исход был бы для него наиболее милосердным. Он – жертва, которую (спокойно или нет – не суть важно) платит Магический Мир за собственное выживание. И именно это и есть тот факт, которого он все еще не понял – и который уже поняли те окружающие его люди, у кого есть мозги и толика жизненной мудрости. Пока мальчик пребывает в уверенности, что делает все, что должен, и ему будет, куда вернуться «после» (вот оно, вранье Дамблдора – «ты сильнее тем, что ты способен любить»), прочие люди уже въехали, что возвращаться будет некуда и некому. Достоевский отдыхает.
Возникает вопрос – а какой, в таком случае, была бы правда, та самая которую Дамблдор предпочел скрыть? Она просто лежит на поверхности – если вспомнить планетарную картину психотипа Гарри.
Основной ведущей планетой для него является не только Солнце, но и Плутон.
Плутонианские привязки присутствуют в жизни Гарри буквально изначально – в бессознательном возрасте он переживает катастрофу, оказывается способным противостоять текущему воплощению зла, причем все события плотно и морским узлом завязаны на темную магию (и темного мага). Удача и то, что Гарри все же выжил – ярчайшие доказательства наличия в нем линии Солнца. Сама же катастрофа и сопутствующие ей обстоятельства могут быть следствием только присутствия на нем тени Плутона.
Плутон – планета высшая, то есть, способная, пока ее сдерживают, создавать фон разве что мелкими дискретными включениями, вроде постоянных смертельных опасностей, наличия могущественных (энергетически) злобных врагов, швыряния из тотальной бедности в нежданно сваливающееся наследство и прочей общей напряженности жизненного пути.
Постоянное включение Плутона чревато, ибо способно мгновенно вышибить человека из привычной реальности, до неузнаваемости исказив его картину мира. Что получится, если это все же произойдет?
Неконтролируемый, дьявольский умный, неуправляемый маньяк. Который, как любой маньяк-Плутонианец, посвятит свою жизнь служению высшей силе «справедливого возмездия» – он ее, возможно, никогда для себя не персонифицирует и не обозначит понятием, но ее присутствие будет ощущать всегда. Постоянно, до конца своей жизни – даже если попытается с ней порвать. Но порвать с ней, к сожалению, невозможно – можно лишь перестать ей служить, что сравнимо с побегом из капкана, когда, чтобы выбраться, приходится оттяпать себе половину конечностей. В данном случае, в основном, душевных.
Плутонианская сила – не то, с чем можно поиграться и бросить, выйдя сухим из воды, и в каноне присутствует ярко прописанный Плутонианец, чей пример столь же поучителен, сколь и печален – низшая сила никогда не отпускает того, кто однажды влез в ее щедрые объятия. Это именно тот случай, когда, единожды поддавшись слабости, человек расплачивается годами – и счастлив при этом до одури, что у него, вообще, есть такая возможность. Он слишком хорошо понимает альтернативу. И Дамблдор, глядя на него и принимая решение за Гарри, не может не понимать.
Гарри же альтернативы не видит, что и естественно – ему просто не дали шанса. Как Солярий, он чересчур любопытен, активен и чересчур привык к собственной непрошибаемой удачливости. Он в принципе не подозревает, что бывают бяки, однажды засунув нос в которые, уже не получится высунуть его обратно. Объяснять ему это на словах означает – лишь спровоцировать попытку проверить на практике. Тем более, что Гарри все же не настолько дурак (да и вообще не дурак), и тень Плутона над собой, да и в себе, прекрасно чувствует.
Его реакция на эти ощущения типична для любого, кого подобное касается в первый раз – он напуган. Он в панике и отталкивает от себя все, что приближает его к собственной Плутонианской сути – змееустость, связь с Волдемортом, даже мало в чем повинный Слизерин. Дамблдор проявляет воистину виртуозную дипломатичность, умудряясь и намекнуть мальчику, что Плутон в нем, мягко говоря, есть, и успокоить его враньем, что этой линии ему удастся в самом себе избежать, если очень постараться. Враньем – потому что избежать ее не только не получится, но и придется в какой-то момент максимально активизировать, дабы справиться с чертовым Волдемортом.
Гарри с подачи Дамблдора только и делает, что делает вид, будто мощная потусторонняя сила, раз за разом вмешивающаяся в его жизнь, по факту есть нечто, не имеющее к нему прямого отношения. И, тем не менее, в каком предмете он сильнее всего? В защите от темных искусств. Какой профессией он начинает бредить, как только интуитивно улавливает ее нередкий (но, разумеется, исключительно в благих целях, все для достижения высшей справедливости) контакт с тьмой? Профессией аврора. Кто, в конце концов, сумел стать его единственным реальным, не на словах, другом в мире взрослых людей? Оборотень.
Да, Люпина любят и уважают все, но до настоящих отношений дело доходит только у Гарри – хотя сам Люпин никогда ни от кого не отказывается. К нему просто больше никого так сильно не тянет, как измученных собственным бесконечно угрожающим в любую секунду взорваться внутренним ядерным реактором Плутонианцев. Обоих двух.
Силы Солнца хватает, чтобы Гарри успешно велся на том, что ему скармливает Дамблдор, и закусывал своим неунывающим оптимизмом. Но даже ее не хватит на то, чтобы отрицать очевидное, когда оно вырвется наружу. Тем более – если учесть, что вместе с очевидным наружу вырвется и факт многолетнего вранья Дамблдора – человека, которому Гарри, несомненно, безоговорочно доверял. Которому позволил участвовать в формировании себя, как личности. Который налепил ему розовые очки, позволяющие надеяться на помощь, которая не придет.
Гарри Поттер не способен любить и не способен принять это в себе, поэтому его смерть – вопрос времени. В лучшем случае он успеет при этом выполнить функцию, ради которой все и затевалось. Даже если он выживет в самой битве, что не факт, то ему все равно будет некуда возвращаться, да и вряд ли у него получится подобный финт – сила Плутона, повторюсь, не выпускает из своих цепких лапок то, что однажды заполучила. У Гарри чересчур много шансов стать вторым Волдемортом, настолько много, что проще лишить его даже подобия выбора, чем рисковать. Что Дамблдор с успехом и делает.
Второй не самый невероятный вариант финала – кто-то должен будет попросту убить Гарри после того, как он убьет Волдеморта. И этим кем-то может быть только еще один Плутонианец, но уже без провальной линии Сатурна, то есть, способный удерживать себя в жестких рамках, даже если они разносят его изнутри по частям. И, похоже, что именно изначальное наплевательство Гарри в вопросах самовоспитания в конечном итоге и предопределило его судьбу. Бороться с этим уже поздно и бесполезно – он слишком глубоко увяз, он слишком яркий Солярий, чтобы так круто повернуть на энное количество градусов, не потеряв в самоуважении и самооценке, без которых он нефункционален.
Третий вариант развязки для Гарри (слабо отличающийся от первого) – не физическая смерть, а лишь полное разрушение личности. Не самый невозможный исход для тщательно сдерживаемой годами, а потом одним рывком вырывающейся наружу Плутонианской силы.

Рон Уизли

1. Штрихи к портрету.

Внешность и основные черты – Рыбки с ощутимой Марсианской примесью.
Огненно-рыжие волосы, веснушки, не темная кожа, привычка кидаться в драку прежде, чем толком объявят к ней повод – Марс присутствует, но это все, что о нем можно сказать. Нет пылающих глаз, нет агрессии, нет неконтролируемых взрывов… Ну, то есть, взрывы-то, как раз, очень даже есть, вот только чересчур выглядывают из-за них совершенно не Марсианские уши. Все «припадки ярости» здесь есть банальное следствие нездоровой эмоциональности, причем настолько нездоровой, что даже при внешне довольно легком и поверхностном характере на самые порой ничтожные раздражители идет глубочайшая реакция. Марс попутно включается, но, похоже, по большому счету его не так уж и много – Рон не агрессивен и не горазд в запале прошибать лбом стены. Возможно, именно потому, что его всегда есть, кому остановить, а в иных случаях он в драку просто не лезет.
Рон рассеян, невнимателен и учится спустя рукава. У него отвратительная память, довольно примитивная даже для подростка речь и ограниченный круг ментальных интересов. Его способ выражения мыслей порой напоминает ту собаку, которая все понимает, только сказать ни черта толком не может. Меркурий, похоже, здесь слаб настолько, насколько это, вообще, возможно – как водится, притягивая выраженных Меркурианцев.
При всей внешней отстраненной пофигистичности Рона по отношению к эмоциональной и чувственной сферам, в просторечии именуемым личной жизнью, он патологически в них нуждается. Он зависим от мнения матери, признает ее власть над собой и при всем своем недовольстве ею не склонен «рвать корни» - даже та малая, как ему кажется, часть ее внимания, совершенно определенно ему нужна, пусть он и не в состоянии ни удовлетвориться ею, ни потребовать больше. Рыбье качество – страдать молча, вместо того, чтобы хотя бы поговорить (провальный Меркурий вообще сразу ставит под сомнение возможность хоть какую-то проблему в отношениях решить переговорами).
Рон заботится о Джинни, ревнует Гермиону и вообще, похоже, способен на искреннюю эмоциональную привязанность – правда, не бытового, а, скорее, возвышенно-отстраненного плана. «Смотреть на вас мне столь мучительно, что лучше я совсем уйду» – такой Рыбий подход к отношениям лучше всего описывает поведение Рона перед балом на четвертом курсе, когда эта глубоко выстраданная истина вылезла на свет божий, дабы Рон мог искренне швырнуть ее впоследствии в лицо обалдевшей Гермионе. Не нуждайся он в девушке, история с Крамом зацепила бы его не больше, чем Гарри. С другой стороны, не будь он Рыбой, чувства проявились бы раньше и куда как проще.
Венера присутствует, но, будь она просто сильна, Рон был бы романтичным и галантным кавалером, а мы имеем зажатое, нуждающееся в понимании и такте существо. В такте – потому что признавать собственные потребности Рон не больно стремится, а удовлетворять их в глубине души более чем желает. Стало быть, Венера не сильна, а экзальтированна.
Как и положено Рыбе, Юпитер в задатках имеется – Рон амбициозен, и неслабо. Его первая реакция на Гарри Поттера характерна до не могу – ты тот самый? Ты знаменит! О, да ты еще и храбр! Любопытство прет изо всех щелей – я сижу рядом с Тем-Самым-Мальчиком! Я с ним разговариваю! Причем подобострастия пока нет. Оно появится позже, хотя, похоже, сам Рон его появления так и не отследит.
Итого по планетам: Юпитер плюс Венера минус Меркурий – получаются таки Рыбки.
Рон – единственный из Уизли (не считая Перси), кто откровенно стыдится собственной бедности, пусть и не признаваясь в этом. Для него важен социальный статус, хотя воспитание всеми силами задавливает эту важность в глубины подсознания – снова Юпитер. Он будет презирать того, у кого есть деньги, если этот человек посмеет продемонстрировать ему, что финансовая пропасть между ними существует и она заметна. К прочим Рон равнодушен, но эта связка из денег и демонстрации выводит его из себя. При полной, в общем-то, всю дорогу индифферентности Гарри к Малфою, именно Рон, единственный из всей троицы, готов бросаться на Драко чуть ли не с разбега каждый раз, как только завидит на горизонте. И тот не остается в долгу. Почему такая почти личная вражда?
Они делят внимание Поттера, как две влюбленные девицы, каждая из которых внимания хочет и к нему стремится, но в глубине души совершенно не уверена, что получит и заслуживает. У Рона тут неоспоримое преимущество – еще бы, он умудрился отвоевать Гарри у Малфоя с первой же встречи (не у кого попало, Малфои и Уизли – это ж почти что Монтекки и Капулетти с их кровной враждой и взаимным презрением, о котором, как водится, всерьез помнит только младшее поколение). Гарри не просто предпочел Рона – он публично оскорбил Драко, отказавшись протянуть ему руку! Тогда как самого Рона буквально только что кормил лягушками. Хороший трофей для вечно неудовлетворенной жизнью Рыбки, и хороший флаг, чтобы прикрываться потом от собственных комплексов при каждом удобном случае.
Впрочем, Рон с Гарри за это весьма щедро расплачивается – правда, так, как это умеют Рыбы. То есть, становясь в нужных местах кривым зеркалом и всеми силами отражая именно ту действительность, которую жаждет увидеть партнер, приходя на помощь, где позовут, и бесхребетно помалкивая там, где не велено подавать голос.
Рыба – страшное существо, особенно для людей, склонных к самообману.
Рон явно не тянет на лидера. Он с детства на вторых ролях, младший брат при выдающихся старших (уж слишком по-разному выдающихся, чтобы можно было на что-то рассчитывать), он донашивает за ними обноски и не по каждому празднику получает долгожданную игрушку. Косвенные указания, но на вполне Рыбью судьбу. Это не Сатурн, вынуждающий с малолетства привыкать к лишениям и ограничениям. Это общий фон не-достатка, не-благополучия и не-комфорта, тонким налетом существующий поверх удачного, в целом, бытия – в душевном смысле.
С другой стороны – удачного для кого? У Рона любящие родители и братья, у него дружная (в большей своей части) и теплая семья, не страдающая излишним пессимизмом или склонностью впадать в уныние. И, тем не менее – сам Рон в него не просто нередко впадает, а, такое ощущение, что в глубине души из него и не выходит. Правильная Рыба страдает всегда, а, когда нет повода, то – просто, потому что жизнь такая. Это ее суть, она так мир воспринимает.
Все реплики Рона о родителях и их заботе пронизаны прорывающимся сквозь все понимающую тоску раздражением. Ему грустно, что собранный ему в дорогу сэндвич снова с тем, что он не любит – но на самом деле ему грустно, что внимание и силы матери рассредоточены по семерым детям, и ему – как он весьма эгоцентрично уверен – достается меньше, чем другим. Его свитер не того цвета, его мантия слишком стара, его палочкой пользовался Чарли, а крыса принадлежала Перси. Рон лишен возможности даже завести себе лично свое, отдельное домашнее животное – что уж говорить о новой одежде или метле? Бедный мальчик, не досталось ему в жизни счастья.
И так бы и оно и выглядело, если бы не его братья. Те самые, которые выросли у той же мамы, получают от нее те же свитера домашней вязки и те же сэндвичи на дорогу. И при этом не ходят с видом людей, замученных душевными терзаниями и тяжестью несправедливости мира. Все это наводит на смутные мысли, что проблема не в семье и бедности, а в голове у Рона, настырно ищущего повод, чтобы обоснованно и глубоко завуалировано пострадать – причем желательно такой, который нельзя изменить. Кроме Рыб, подобной особенностью в Зодиаке больше никто не грешит.
Рон – тактик-шахматист, а не стратег, он не продумывает и не анализирует ни события, ни собственные поступки и реакции. Он импульсивен, но импульсивен, скорее, интуитивно – при всей проявленности Марса, дающего Рону и вспыльчивость, и стремление решать проблемы криком и кулаками, он безволен и пассивен, реально не делая ничего, чтобы поводов для нытья стало хоть чуть поменьше. Он не в состоянии изменить свою жизнь самостоятельно; все, на что его хватает – это втихую завидовать более активным и успешным братьям (а таковые они у него все, даже сумевший перешагнуть через барьеры воспитания Перси) и с тоской вздыхать, глядя на старые мантии и очередной домашний свитер нелюбимого цвета. Даже бурная коммерческая деятельность близнецов в Хогвартсе при всей внешней заинтересованности Рона ею зацепила его лишь краем – в вопросах финансов Рыбы ужасающе бездарны. Причем не потому, что не способны просчитать выгоду, а именно по причине своей безвольности и упрямой склонности до последнего плыть по реке только вниз, да и то лишь со скоростью течения.
Рон подвержен чужому влиянию и, скорее всего, даже признает это за собой – он нуждается в сильном плече, которым жаждет восхищаться, и обладатель которого не должен презирать его за его слабость. Потому как, опять же, восхищаться он мог бы и братьями, и на них же и опираться, но те поголовно – сволочи, и бедного Рона шпыняют почем зря. Гарри Поттер на их фоне – идеальный партнер, несомненно, даже если забыть, что он еще и боевой трофей, которым приятно размахивать.
Кстати, еще один до жути Рыбий поступок Рона – это его совершенно мазохистская ссора с Гарри на четвертом курсе. Амбиций в мальчике так много, что они лезут через край и временами передавливают даже разумные и осознаваемые потребности. Ему пришлось в итоге выворачиваться наизнанку, проявляя максимум тактики при явно идиотском выборе стратегии (Рыба, что с нее взять), чтобы все же помириться с другом, без которого он снова стал серой тенью с безликой жизнью, каким и был до него.

2. Размышления на тему

Ни одно создание в Зодиаке не делится с такой мрачной и бесповоротной отчетливостью на высшую и низшую октавы, как Рыбы. Да, проявления любого из знаков различаются в зависимости от того, на какой ступени находится принадлежащий к ним человек, но только у Рыб пропасть между ними настолько огромна.
Низшая Рыба – это мусорная яма Зодиака. Здесь пластичность становится бесхребетностью, а восприимчивость и отзывчивость трансформируются, превращая Рыбку в полупрозрачную бескостную медузу, способную не только принять любую форму, но и изменить по заказу свою сущность, структуру и состав, дабы иметь способность проявлять нужные окружающей среде (в данный момент) свойства. Не самое плохое качество, если не считать того, что, грубо говоря, добра от зла низшая Рыба совершенно не отличает, и поэтому вляпаться может во что угодно, с одинаковым рвением стремясь стать незаменимой рядом с тем, кого пытается отражать, будь он хоть чертом, хоть ангелом.
Рыбу нельзя обвинить в предательстве – она не предает никогда. Она просто каждый раз, оказываясь рядом с впечатляющим ее человеком (а впечатлить ее несложно, она теряет волю при виде струящейся силы и лучащейся к ней лично доброжелательности), пытается создать для него максимально комфортную атмосферу, перестраиваясь практически мгновенно и в доли секунды переставая быть тем, чем являлась для кого-то другого. Поэтому в чем еще Рыбу нельзя обвинить, так это в глобальной преданности кому-либо. Она любит только до тех пор, пока сидит именно на этих коленях и кормится именно с этой руки.
Любая Рыба проще всего гребет до мира собственных фантазий, спонтанно выпадая туда из реальности, как только последняя ставит задачку чуть сложнее, чем дважды два. В мечтах у Рыбы всегда все гармонично, и, если высшая ипостась способна, не напрягаясь, протолкнуть свои мечты в жизнь, то низшая безвольна ровно настолько, чтобы подобного и не пытаться хотеть – ей не нужен гармоничный мир, ей нужны гармоничные фантазии. То есть, вы, конечно, может попробовать помочь бедной страдалице и подкорректировать окружающий мир, чтобы Рыбе было теплее и комфортнее, но, скорее всего, она обзовет это вмешательством в ее личные свободы и будет продолжать обоснованно страдать – именно потому, что страдание и есть ее настоящий комфорт. Правда, не стоит наивно надеяться, что она позволит кому-либо спокойно думать о себе подобную чушь.
Добиться реакции от Рыбы очень легко, но это не значит, что при этом от нее можно добиться настоящих чувств. Кидаясь с кулаками на Малфоя, крича на рискнувшую связаться с Крамом Гермиону, вываливая тонну возмущения на занявшуюся, наконец, своей личной жизнью Джинни или хохоча над проделками близнецов, Рон, как Рыба, в глубине души каждый раз прячет нечто совершенно иное. Его истинного отношения к происходящему ни его поступки, ни его слова не объявляют и не характеризуют. Что именно он прячет – вопрос когда-то открытый, а когда-то совершенно прозрачный, факт в том, что в эмоционально значимых ситуациях он никогда не демонстрирует того, что чувствует на самом деле. При всей его кажущейся простоте и открытости он абсолютно закрыт ото всех, в том числе и от Гарри, тогда как Рыба высшей октавы была бы на его месте предельно искренна и вывернута наружу – в любой ситуации без лишних жестов и намеков создавая неуловимую ауру доверия еще до того, как прозвучат первые слова.
Еще один факт в пользу принадлежности Рона к Рыбам низкого уровня – его реакция на ситуации, когда он оказывается обязанным кому-либо, за исключением провального и неинтересного ему Меркурианского плана (то есть, не считая учебы). Например, после чемпионата по квиддичу, когда Гарри что-то там ему подарил, Рон встал в позу и кочевряжился вплоть до рождества – хорошо, хоть не непрерывно – пытаясь вылезти из чешуи, но расплатиться и не остаться должным. Искренне не видя разницы между подарками и подачками, он не способен перешагнуть через собственную гордыню, в глубине души всегда ставя знак равенства между несамодостаточностью и унижением, не понимая, что самодостаточность – качество, вообще-то имеющее весьма слабое отношение к бытовым вопросам.
Неудивительно, что Гарри не сказал ему, куда дел выигрыш Тремудрого турнира. Рон и это благополучно отнес бы на счет своих долгов.
Рыбы высшей октавы имеют железобетонный иммунитет против фобий любого пошиба – они просто выше всей этой астральной мути на порядок, и даже способны, если приспичит, с легкостью навесить подобные страхи на окружающих (или столь же изящно и незаметно убрать), хоть и не понимают никогда, как именно они это делают. Рон же не только панически боится пауков, ему хорошо бы вообще когда-нибудь пережить свой страх – не то что разбираться с чужими. Высшие Рыбы молчаливы и загадочны – Рон болтлив. Они способны передавать словами невербализуемые переживания – Рон же их словами, скорее, скрывает.
Рыбьи свойства лезут отовсюду, куда ни ткнись, вот только качеством Рыба, похоже, не вышла.
Кармическая задача Рыб состоит в самопожертвовании, но не бесцельном, а приводящем к взрывному духовному росту окружающих (хоть сам Христос и Козерог, но христианство – учение, Рыбье до мозга костей, и его жертва – самый простой тому пример). Рыба должна, просто обязана уметь относиться к миру так, чтобы видеть одновременно и его несовершенство, и свою в нем пассивно-любящую роль, именно отстраненной и возвышенной любовью изменяя его мелкие огрехи. Она должна быть покорна своей судьбе, понимая, что только так можно вычистить из собственной души грязь гордыни и суетности, получив взамен возможность любить.
Рон изначально отрицает окружающий мир, в этом его основная и глубинная проблема. Даже Перси, пойдя против родителей и привитых ими принципов, более смел и честен сам с собой – ему не нравится результат, и он пробует по-другому (не стану утверждать, что это – его личное решение, но тем не менее). Рону результат не нравится также, но сделать хоть какие-то телодвижения – да что там, решиться хотя бы на мысленные потуги! – в сторону возможных перемен ему в голову не приходит. Возможно, в первую очередь, потому, что любые перемены начинаются с принятия того, что уже есть – а есть бедность, в которой Рон – так же, как и Перси – винит родителей.
Однако тут в ход вступают жесткие принципы (Юпитер силен, от него никуда не деться) – Рон, как Рыба, неразвитая до убожества, видит мир плоским и состоящим из двух ограниченных крайностей. И родители в нем – на той же стороне, что и Гарри, спорить с которым Рон по определению не готов, пока находится под неотразимым влиянием его силы и решительности. Зажавшись в тисках этической проблемы, которую он (как и все Рыбы, скажем честно) придумал себе сам, Рон бьется, хватая ртом воздух и шлепая хвостом по бокам, но не может найти выхода. Ему не хочется повторять судьбу отца и матери – и он не может, да и не желает, идти против них, против Гарри и всех, кто за ними стоит. Осознать же, что сторон может быть чуть больше, чем две, да и вообще – одно с другим слабо связано – Рыбе не дано. У нее повод страдать иначе пропадет.
Это тупик, не выйдя из которого, Рон не сдвинется никуда.
Он ноет и хнычет, барахтаясь в унылых тяготах собственных будней, и только яркость приключений, в которые он вечно втаскивается следом за неуемным Поттером, спасает от того, чтобы объявить свою жизнь неудавшейся и, как любая Рыба подобного пошиба, начать тихо спиваться (скуриваться, скалываться или любым другим способом скатываться по наклонной в низшие слои тонкого мира). Такое ощущение, что, убери Гарри – и реальность Рона тут же снова потускнеет и облезет, явив глазу все свое неприкрытое убожество. А приключения дают шикарнейшую возможность продолжать предаваться самообману, делая вид, что это У НЕГО САМОГО, а вовсе не у Поттера, к которому он присосался, яркая и насыщенная судьба.
Рон не думает о будущем всерьез – пожалуй, он единственный из прописанных персонажей, кто не делает этого никогда. В его мечтах, как очевидно следует из канона, есть лишь продолжение череды цветных вспышек, которые дарит близость Гарри. Главное – не отставать от Поттера, и эту мысль Рон помнит всегда и твердо. Гарри идет в авроры? Отлично, я тоже. Никаких попыток прикинуть, нужна ли эта профессия лично ему и будет ли, вообще, ему комфортна жизнь сотрудника спецслужб. Будет – если Гарри рядом! Прямо страшно подумать, что будет, если Гарри в один прекрасный момент испарится с горизонта Рона Уизли.
Хотя, впрочем, результат получится вполне предсказуемый. Если Рыба высшего плана воспринимает страдания почти с искренней благодарностью всевышнему как раз потому, что под их влиянием действительно духовно растет, то такая, как Рон – потому, что они позволяют уткнуться в них носом и не делать более ни черта. Нет более запойных алкоголиков и упертых наркоманов, нежели ушедшая в мир фантазий Рыба – а уйти туда ей мало того, что регулярно есть соблазн, так еще и поводы иногда жизнь подкидывает! И тогда, например, можно сесть и оставшиеся лет пятьдесят творчески барахтаться в воспоминаниях о том, как однажды лунным вечером (или солнечным утром) Рыбе было хорошо. И горе тому, кто попытается вытащить ее наружу и заставить жить. Жизнь меркнет по сравнению с незамутненной чистотой ее страданий.
Подстава в том, что в мире Роулинг нет и не может быть места тому пути, который – единственный – мог бы сделать из Рона то, что предполагалось природой. Сложись ситуация иначе и не представляй она к финалу шестой книги разыгранный, как по нотам, шахматный этюд с предопределенным финалом, Рон вполне мог бы попробовать найти себя – в первую очередь потому, что путь Гарри тоже не был бы столь печально и бесповоротно предопределен. Да и вообще – не факт, что «сильным плечом» для нашей Рыбы в итоге оказался бы именно Поттер.
Пока Гарри рядом, Рон неизбежно будет гоняться за приключениями (то есть, за Поттером, по сути), убегая при этом от своей жизни. Но, не будь в мире Темного Лорда, приключений могло бы и поубавиться, да и Гарри, скорее всего, не отрицал бы так перепугано собственный Плутон, а смолоду вляпался бы в совершенно другие игры, от которых Рона (есть слабая надежда) могло бы мгновенно отнести за километр, почуй он в Гарри жесткость по отношению к себе – а игры с Плутоном вполне могли бы такую жесткость в Поттере сформировать.
Рыбий потенциал, по идее, должен развиваться в совершенно конкретную сторону. Не случайно ситуация воспитания Рыбы – это тот самый фон не-достатка и не-благополучия, в котором и вырос Рон. Рыба должна смолоду видеть все реалии нуждающегося в любви и заботе мира, дабы со временем найти точки выражения и приложения этой любви. Развитая ее ипостась способна, как никто, ощущать проблемные точки и шероховатости – что в людях, что в ситуациях, что в обществе в целом – и уметь их незримо заглаживать.
Талант Рыбы впечатываться в партнера с размаху всей душой и по самые уши в высоком варианте предполагает способность изящно и незаметно, буквально на тонком плане вычищать при этом его энергетический фон, оттягивая на себя всю накопившуюся астральную грязь и небрежно сплевывая ее в сторону, максимально этим расслабляя и давая необходимый отдых. Эдакая «маленькая женщина рядом с большим человеком», незаменимое существо для того, кто много трудится ради общего блага и не успевает заботиться о себе.
Низшая же Рыба – это прилипала, которая на полноценный симбионт не способна даже близко. Она – всего лишь банальный паразит, не умеющий заниматься собой самостоятельно и жаждущая, что ее напичкают нужными эмоциями. Присасываться и вытягивать энергию она может, но не ту, что мешает жить и творить, а как раз ту, на которой партнер жить и пытается. От воли партнера тут уже мало что зависит, но лучше ему быть посильнее и с желаниями своей сдуру прикормленной Рыбы совпадать – иначе она выжрет сама все, что сочтет нужным, предварительно вымотав эмоционально, как заправский вампир (и вновь невольно вспоминаются ссоры Рона с Гарри, Джинни и Гермионой).
Любые попытки Рыбы вписаться в меркантильный и жестокий реальный мир заранее обречены на провал – она чересчур бесхребетна по своей сути, чтобы выдержать конкуренцию и вытоптать себе место под солнцем. Ее удел – быть либо отражением того, кто вытопчет все за нее, либо (в совсем уж положительном варианте) – тем светочем божественной любви, который способен растворять мрак в душах даже законченных негодяев, даря им прощение, очищение и перерождение. Но, поскольку до роли матери Терезы Рону, как до мировой олимпиады по зельеварению, то максимум, на который он мог бы быть способен – это стать тем самым штатным душевным ассенизатором при ком-то великом. К слову сказать, великие люди к Рыбам вроде Рона и сами тянутся – ну, нравится им, когда кто-то так качественно отражает их великолепие!
Самое обидное, но от того не перестающее быть бьющим в точку определение для мужчины-Рыбки такого уровня – лузер. Сам по себе Рон не способен добиться совершенно ничего при всем его выраженном Марсе – активность есть, зато нет ни ума (Меркурия), ни воли (Солнца). Не самым лучшим образом воспитанный и прущий, где не надо, Юпитер, дал куда большие амбиции, нежели Рон в состоянии удовлетворить, при этом не вдолбив в его рыжую голову, что к честолюбию и далеко идущим планам (ну, мечтам в данном случае) неплохо было бы сначала приложить и голову. Подумать, то есть – а реализуемые ли все это, вообще, мечты? Или мы тут себе сами полноценное ложе для дальнейших страданий заранее копаем?
Путь аврора для Рона неприемлем даже в том случае, если Поттер сумеет остаться рядом, и будут они служить на благо общества бок о бок. Нет в Уизли ничего, что склоняло бы к подобной работе, кроме совершенно зачаточных Рыбьих задатков вычищать грязь отовсюду, где она есть (ему и их-то, похоже, никогда не развить). Рыба на войне способна быть лишь медсестрой – или священником, провожающим в последний путь павших воинов, но и то, и другое Рону, как очевидно, весьма не близко. А уж воин из низшей Рыбы просто никакой – она сломается и сопьется через пару действительно кровавых драк и ситуаций, где надо будет принимать решения самостоятельно и быстро, да еще и не только за себя.
Рон мог бы найти себя в искусстве, будь у него хоть малейший талант к чему-либо, кроме фантазий, бегания за Поттером и шахмат. Он мог бы стать хорошим мужем для сильной и деловой женщины, согласись он на столь немужскую роль и умудрись до нее дорасти – чему не сбыться, ибо путь от паразита до полноценного симбионта чересчур длинен и тернист, да и подразумевает куда более глубокий внутренний мир и совершенно иную степень внутренней честности, нежели та, на которую Рон с грехом пополам согласен.
В описанной каноном ситуации Рон оказывается зажатым между ужасом от перспективы собственного безвольного и апатичного будущего в отсутствии Гарри с одной стороны, и самим Гарри с его самоубийственными планами и выходками – с другой. Честное слово, просто от души надеюсь, что в финале Рон падет смертью храбрых (ну, или просто – случайно оказавшихся рядом). Это будет куда как лучше, нежели обнаружить себя беспомощным, потерянным и одиноким – а такой исход неизбежен, поскольку уж больно притянутым за уши кажется возможное счастье Гарри. Если Поттер и не умрет, то вряд ли потащит в будущее балласт в виде Рона Уизли – сдается мне, ему будет слегка не до того.
А, подхвати Рона, как переходящее из рук в руки красное знамя, Гермиона Грэйнджер – смерть в бою для самооценки и гордости мальчика была бы менее болезненным событием, нежели то, во что превратится в этом случае вся его дальнейшая жизнь. Потому как – не вижу я предпосылок, дабы наша медуза вдруг стала личностью, способной если и не быть собой, так хотя бы помогать быть собой другим.

Невилл Лонгботтом

1. Штрихи к портрету.

Внешность и основные черты – Нептунианский Водолей с сильной Марсианской линией.
Наличие основополагающей женской планеты в карте Невилла не вызывает сомнений с самого его первого появления в каноне. Круглолицый мальчик, регулярно создающий у окружающих ощущение, что он вот-вот расплачется – правда, к слову, плакать он при этом так ни разу и не начинает. Негромкая, не очень внятная речь, ощущение забитости, он словно старается быть тише и незаметнее, чем он есть – и при этом поневоле обращает на себя внимание. Он неуклюж, рассеян и вечно что-то забывает или теряет.
Женская планета присутствует однозначно, причем, похоже, водная, а не земная – Невилл скорее раним, чем практичен. Луна отпадает по многим признакам, несмотря на почти что Луноликую рожицу и намек на плаксивость. В первую очередь потому, что дальше намеков дело все-таки не идет, а во вторую – по причине полнейшего отсутствия в Невилле Лунной страсти к передергиваниям и нечестной игре в битье по чувствам собеседника.
Еще одна особенность мальчика – если смотреть на него непредвзято, то складывается ощущение, что, как живое существо, он куда ближе к растениям, чем к людям. Он понимает их, ему с ними комфортно, он готов копаться в них сутками, изучая и опекая, невзирая на то, что часть из них – потенциально опасны, да и вообще – не люди, чтобы относиться к ним с такой яростной нежностью. И это при том, что с людьми ему налаживать отношения и хотя бы выглядеть социально адекватным более чем непросто – он патологически зависит от доброжелательности собеседника. Похожей особенностью в каноне обладает только Хагрид – с его страстью к животным – и подобный талант находить общий язык с нечеловеческим подвидом указывает на обязательную проявленность высшей планеты. Причем – женской, в обоих случаях. То есть, Нептуна – ибо других высших женских планет попросту не имеется.
Растения можно изучать, как ученый, препарируя и исследуя их в лабораторных условиях – к Невиллу это не относится. Он действительно живет ими и с ними, таскает за собой плюющиеся непонятно чем кактусы и по степени переполненности информацией о них способен, как временами кажется, переплюнуть Гермиону, знающую все обо всем.
Еще один слабый намек на присутствие Нептуна в жизни Невилла – сумасшедшие родители. Так или иначе, но тема душевных заболеваний близка всем Нептунианцам – они просто ходят совсем рядом, почти рука об руку, с сумасшествием, когда в сознании начинает путаться мир реальный и мир вымышленный. И либо рано или поздно скатываются в клинику для душевнобольных – либо навещают там кого-то, кто для них дорог и важен. Как Плутон проехался по Поттеру, выкосив его родителей, так и Нептун с малолетства проехался по Невиллу, фактически тоже оставив его сиротой.
Невилл упорен и терпелив – невзирая на всю свою неуклюжесть, он до последнего упрямо борется с не поддающимися ему предметами. И, кстати, когда вопрос встает для него ребром, он вполне так добивается успеха в изучении боевых заклинаний на занятиях «АД». Что, кстати, наводит на мысль о том, что до пятого курса у него просто не было достаточной мотивации. И отсюда следует еще один очень важный момент.
Основной – немалой уж точно – мотивацией Невилла является его бабушка – образец суровости, строгости и требовательности. Сатурнианка, методично выколачивающая из воспитанника ростки того, что само не проклевывается и под действием слабой силы не выжимается. Лишенный родителей, оставленный на попечение бабушки и прошедший в детские годы ее «школу выживания» - а иначе методы Сатурнианца никак и не назовешь – Невилл выглядит забитым и основательно запуганным возможной реакцией собеседника ребенком. При этом в качестве реакции он никогда не ждет прямой агрессии – скорее, он готов к неизбежному возмездию за каждый проступок.
Невилл не разболтан и не отличается любовью к шалостям – он всего лишь до безобразия неуклюж, как любой оторванный от реальности Нептунианец. Но и его неуклюжести достаточно, чтобы вызвать – нет, не гнев, но суровую непреклонную расплату за содеянное уж точно – бабушки. Не то чтобы Невилл ее боялся – скорее, к одиннадцати годам он успел твердо уяснить, что такое последовательное воспитание в понятиях Сатурнианца. И именно этим обусловлены его реакции на собственные ошибки – он не столько пугается, что его накажут, сколько ЗНАЕТ, что ему воздадут по заслугам, и это будет правильно. Он ни разу за все годы учебы не высказывает никаких претензий о своей опекунше – он всего лишь знает, что его ждет, если она будет недовольна.
Линия Сатурна в мальчике проработана почти идеально. Причем не просто проработана (возвращаясь к вопросу о мотивации) – по возможности следуя указаниям бабушки и никак не желая ее разочаровывать, Невилл добивается успеха в боевых заклинаниях только тогда, когда начинает хотеть этого сам. А все предыдущее время – благополучно бабушку игнорирует. Сатурнианку со стажем, с пеленок вколотившую в него, что такое хорошо и чем чревато плохо.
Вывод напрашивается только один – в Невилле самом задатки Сатурна не просто есть, они есть более чем благодатно. Иначе – не представляю, как добиться от одиннадцатилетнего ребенка такого смирения и при этом такой спокойной и выдержанной устойчивой собственной внутренней позиции.
Невиллу на самом деле не нравится оказываться в центре внимания – достаточно увидеть, как он краснеет и теряется каждый раз, когда все смотрят в его сторону. Причем – ладно бы, когда дело касается тех случаев, где он выглядит полным идиотом, снова что-то разбившим, уронившим или потерявшим на ровном месте. Ему не нравится и внимание заслуженное – на уроке Защиты на четвертом курсе, когда Моуди хвалит его за успехи в травологии, Невилл точно так же, как и всегда, готов провалиться сквозь землю. Да, ему приятно, что его хвалят – но он, похоже, не переносит больше двух взглядов в свою сторону одновременно.
Мальчик не просто не лезет в центр – он забивается в угол. Кого не слышно никогда, так это Невилла, кто всегда тише всех – так это он. Раствориться в толпе и слиться с интерьером – вот что он пытается делать всегда, когда находится в присутствии даже дружественно настроенной толпы. Единственное исключение – это когда он хвастается своими растениями. Причем все равно – не на ноте «смотрите, что я вырастил» или «смотрите, что у меня есть», а, скорее, «восхититесь, какое ОНО!». Даже в этом случае – перенос акцента со своей персоны на нечто, на его взгляд, куда более восхитительное.
Солнечные проявления можно смело отметить, как отрицательные. Невилл не стремится быть лидером, он, в отличие от Гарри, меньше всего похож на светящийся в темноте маяк, слепящий каждого, кто на него наткнется. В нем есть стержень – но этот стержень не Солнечный. Невилл – не эгоцентрик, и он-то, как раз, как Нептунианец, прекрасно слышит и чувствует настроения окружающих. Возможно, поэтому и предпочитает сидеть в углу и возиться с куда более человечными, чем многие люди, растениями.
Суммируя выводы, Сатурн плюс Нептун минус Солнце – получаем почти Водолея. Из формулы выпадает только Марс, о котором здесь тоже нельзя не заикнуться.
Красивый Марс, иначе не сформулируешь. Никакой агрессии. Никакой вспыльчивости, ярости, выпадов и жажды активных действий на ровном месте. Никаких эксцессов на почве любовных похождений. И в то же время – спокойная и отчетливая готовность бить, если действительно понадобится. Готовность встать и выложиться на полную катушку, как только Сатурн в башке щелкнет и выдаст – пора, вот здесь уже оно того стоит.
Все это здорово напоминает экзальтированное проявление Марса в Козероге, и туда же даже укладывается Сатурн, но – Нептун, все же, проявлен в Невилле куда сильнее и играет более важную роль, чем Марс. К тому же, Козерог подразумевает отрицание Луны (что в случае Невилла маловероятно, а падающий Юпитер – так вообще ни при чем), Водолей же – отрицание Солнца. По долгому и здравому размышлению, ставлю на Водолея, хотя и урезанного, поскольку Уран не проявлен и не включен.
За все шесть книг Невилл фактически срывается в свою Марсианскую ипостась дважды (и куда только девается при этом хнычущий потерянный мальчик!) – бросаясь в драку на Малфоя, походя проехавшегося по жертвам клиники св. Мунго, и занимаясь отчаянной самодеятельностью под руководством Гарри в Министерстве на пятом курсе. Кстати, опять же – под руководством. Какое тут, нафиг, Солнце, если в первой же важной для тебя битве ты беспрекословно подчиняешься более безбашенному другу, отмахнувшись от его мнения лишь, когда решался вопрос о твоем участии в операции. Что тоже характерно. То, что Невиллу действительно важно – он получает, причем с достаточно спокойным и изящным нажимом, чтобы каждый раз хотелось поаплодировать. Другой вопрос, что не так уж во многом он и нуждается.

2. Размышления на тему

Случай Невилла чуть более нетривиален, чем той же Трелони или Луны Лавгуд (куда более хрестоматийные Нептунианки), но отрицать Нептун в нем сложно – такая связь с природой, как у Лонгботтома, просто не оставляет иных выборов для анализа.
Умение находить общий язык с природой – в любом ее проявлении – качество, для человека редкое, в основном, по причине того, что за ним должна стоять, как минимум, полноценная способность чувствовать. Нептун дает своему обладателю тонкое, но очень четкое ощущение гармонии на уровне энергий. Нептунианец – это именно тот, кто на самом деле знает, что хорошо, что плохо, а за что – по заднице, хотя бы потому, что считывает эту информацию напрямую из тонкого плана. Он смотрит на мир с другой стороны – не с той, на которой люди – и потому всегда выглядит слегка «не от мира сего». Впрочем, в той или иной мере это справедливо для жертвы (пардон, обладателя) любой высшей планеты.
Каждый Нептунианец, как следствие, безоговорочно – эмпат. Хотя и не любой эмпат – Нептунианец. Способность понимать растения (или животных) и не может быть отделена от эмпатии – и Невилл, как представитель этой планеты, не может ею не обладать. В нем всегда присутствует неформализуемое, но очень четкое ощущение, кто есть кто, он чувствует людей, их внутреннюю сущность, их настроения и состояния. Он просто не может не чувствовать их – а, следовательно, он один из немногих детей в каноне, кто понимает, что происходит. Кто понимает больше, чем положено понимать ребенку.
Да, не любой Нептунианец, способный чувствовать, способен и понимать. Если первое идет сверху прямым потоком, тупо сваливаясь в душу, то второе уже есть следствие пропускания первого через голову. Голову для этого, во-первых, надо все же иметь, а во-вторых – на той самой грани между мирами, где находятся Нептунианцы, надо стоять чуть ближе к той стороне, за которой – люди. Трелони (даже при условии наличия у нее головы) определенно от людей далека, как вспышка сверхновой. Грубо говоря, сигналы тонкого мира (хотя и не факт, что из высших его слоев) ей куда слышнее и понятнее, чем все, что происходит в человеческом социуме – отчего бедняжка и прячется в своей башне, мир ей просто некомфортен, при таком-то от него отрыве.
Невилл, с его Сатурном, выглядит существом, куда более очеловеченным. При всей его оторванности от земного и бренного, он способен поддерживать разговоры на общие темы, его интересы хоть немного пересекаются с общесоциальными (не считая маньячной страсти к растениям) и он вполне адекватно выглядит. Для Нептунианца, причем такого уровня – почти подвиг. Впрочем, что удивляться подвигам – когда ребенка воспитывает Сатурнианец, он в итоге и не на то будет способен, если ему это зачем-то понадобится.
Так что – понимание здесь более чем вероятно. Следовательно, Невилл – это тот, кто не может не знать истинных страхов Гарри, не видеть истинных мотивов Гермионы, не слышать истинных желаний Рона. Честно говоря, в этом случае не удивительно, что он предпочитает одиночество и общество растений людям.
Еще один мелкий момент по поводу эмпатии Невилла – это его, скажем так, своеобразная реакция на Снейпа. Неоспоримо проработанный мощный Марс мальчика ставит под большое сомнение, что его можно чем-либо напугать – и, тем не менее, каждый раз, сталкиваясь с профессором Алхимии, он впадает в ступор, больше похожий на истерику. Отдельный вопрос, почему Снейп не прекращает из года в год своих массированных попыток выжать из Лонгботтома «еще пачку эмоций», но – с чего бы Невиллу так реагировать?
Напрашивается только один вариант – в этом человеке действительно есть то, чего стоит бояться. И оно – то, что он в себе носит – страшно настолько, что тонкая сущность Нептунианца не в состоянии переварить иррациональную фобию и перестать стекленеть каждый раз, как только ЭТО оказывается рядом. Не зря же даже боггарт Невилла – существо, по идее вербализующее самый большой страх – выглядит, как внимательно смотрящий на мальчика Снейп. И, возможно, Северус прекрасно интуитивно чувствует, какой именно эффект оказывает на своего студента, и почему.
Данная информация уже вряд ли переводима в доступные термины и рационально познаваема Невиллом. Сильный Нептун просто дает способность чувствовать, поглощать чужие переживания, как тонкая мембрана – напрямую, и ее невозможно заткнуть или заглушить на время. Нептунианец вынужден глотать все, что на него валится, и единственное, что он может сделать – максимально отгородиться, поставить барьер между собой и другими людьми, изо всех сил цепляясь за собственный внутренний стержень, дабы не потерять себя в этом потоке лиц. В случае нормальных людей это помогает – в случае Снейпа, как видно, нет. Невилл Лонгботтом – индикатор сущности бывшего Пожирателя Смерти.
Здесь стоит вспомнить, в чем заключается слабое место каждого Водолея, даже при условии полной выключенности у него Урана – а у Невилла Уран попросту отсутствует, как класс. Активнее всего Водолей шарахается от любых инфернальных проявлений грубой силы – не бытовой, Марсианской, с которой он вполне способен справиться, а потусторонней, неподвластной человеку, сметающей все.
Другими словами, весьма болезненное восприятие любых функций и включений Плутона – в том числе и в людях.
Так что, наверное, вовсе не странно, что Невилл так реагирует на закоренелых Плутонианцев, живущих одной силой духа и варящихся в собственном аду так давно, что уже, похоже, научившихся получать от этого удовольствие. Вот только Нептунианцу смотреть на подобный кошмар – удовольствия мало. И возраст еще не тот, чтобы пытаться влиять, или сбегать, сломя голову, или хотя бы научиться хоть как-то переваривать и использовать.
Невиллу никогда не стать властителем и вершителем судеб, как Юптерианец Дамблдор. Ему никогда не выйти на реальные попытки подчинить себе мир и покрыть его мглистым покрывалом собственных темных устремлений, как Плутонианец Риддл. С его отсутствующим напрочь Ураном ему никогда не перевернуть мир революционными идеями, не сделать важных открытий, не привнести в него новых знаний.
Он далек от подобных подвигов, при всех его плюсах.
Но Невилл способен стать магом в том самом значении этого слова, какое в него вкладывали обитатели Средиземья, глядя на Гэндальфа. Нептунианец – проводник энергии тонких сфер, в идеале способный на действительно великие свершения одной лишь силой любви – той самой, что побеждает все. Не той, которой любят сидящую за соседней партой девочку – девочки тут могут всю жизнь идти где-то по боку. Той, которой чувствуют – сердцем – совершенство мира во всех его проявлениях, в каждой травинке и каждом облаке, его высшую справедливость и величие. Нептунианец может стать идеальным терапевтом для заблудших овец, просто прикасаясь к ним, глядя мудрым взглядом в самую душу. Этот путь – не единственный, но возможный, хотя длинен он просто до неприличия.
Возможно, именно поэтому Невиллу вряд ли суждено стать спасителем Магического Мира – хотя как раз его задатки выглядят как бы не более впечатляющими по сравнению с дерганым и зависящим от массы нюансов окружения и обстановки Поттером. Чтобы хоть как-то использовать возможности Невилла в борьбе против Волдеморта, его придется долго и упорно растить и растить, причем без гарантии результата – мальчику ничто не мешает выбрать вполне бытовой путь развития Нептунианца, и быть при этом довольным жизнью. А мир спасать надо скоренько. Так что выбор Дамблдора вполне предсказуем.
Но – именно Невилл, как эмпат и как Нептунианец, способен занять место правой руки Гарри. Стать для него тем самым тылом, который дает возможность прийти в чувство, расслабиться и, вздохнув, начать заново. К тому же – напомню – Невилл чуть ли не единственный из сверстников, кто на самом деле чувствует и понимает заполошного Поттера, запутавшегося в собственных иллюзиях и неадекватной самооценке по самое не могу.
Плюс – не стоит забывать о Сатурне. Невилл не просто слышит и реагирует на все, что происходит с теми, кто ему близок. Он способен при этом еще и не терять себя, способен продолжать добиваться поставленных целей, более того – он, в отличие от Гарри, способен ставить их себе – сам. Если Поттера легко сбить с толку умелыми манипуляциями, то сквозь Невилла они пройдут, как солнечный луч сквозь стекло – даже не запачкав, а, наоборот, только высветив то, что есть, и укрепив в собственных решениях.
Достаточно вспомнить, как лихо на первом курсе тихий и незаметный мальчик превратился в несгибаемую скалу, стоило ему решить, что его друзья заигрались, и пора прекратить закрывать глаза на то, как лихо они нарушают школьные правила (снова Сатурн – «ограничения придуманы не просто так, и мы никто, чтобы думать, будто нам лучше знать, для чего они»). И не сказать, что их уговоры или высокомерно-внушительные заявления типа: «Невилл, ты ни черта не понимаешь, не будь идиотом!», хоть как-то поколебали его решение. На фразу об идиоте Лонгботтом реагирует просто потрясающе – если и были сомнения насчет наличия у него комплексов по поводу своей неадекватности, то эта сцена рассеяла их окончательно.
Кстати, показательный момент – Рон в этой сцене взрывается и кричит, Гермиона напряженно думает, Гарри в растерянности агитирует свою группу поддержки «сделать хоть что-нибудь», а Невилл – стоит и ждет со сжатыми кулаками. И говорит более чем уверенно и спокойно. Все-таки невозможно проработанный для ребенка Марс – не так уж легко держать себя в руках, балансируя на грани драки с друзьями, которая, возможно, в случае, если принятое решение – ошибка, будет названа потом предательством. Не боится ведь совершенно.
И тот факт, что в прямой стычке он тогда в конечном итоге проиграл, похоже, только научил его не лезть в драку даже против своих, не разобравшись предварительно, как от них защищаться.
Совершенно неудивительно и то, что, при всей внешней безобидности, намеках на плаксивость и страсти к гербологии, Невилл оказался не в Хаффлпаффе, а в Гриффиндоре. Основная суть хаффлпаффцев – мухи не обидеть, правда, при этом и не поймать. Тихоня и темная лошадка Лонгботтом, при всей его, в общем-то, простоте и прямолинейности, способен за себя постоять, и отличается куда более впечатляющим внутренним стержнем, дающим в нужный момент и бесстрашие, и гриффиндорскую отчаянную уверенность в своих силах. Момент, когда он носится за Гарри по Отделу Тайн и пытается продолжать выкрикивать заклинания, несмотря на сломанный нос, показателен сам по себе.
Да, Невилл не силен в том смысле, какой применим в отношении Гарри, и в жизни не полезет в разборки с темной магией – разве что, окончательно потеряв связь с миром людей, сорвется в штопор и перестанет различать, голоса каких сфер диктуют ему императивные ценности («проблема Сарумана»). Что маловероятно – учитывая качество проработки Сатурна и страхующий мальчика от подобных выпадов его личный «индикатор душевных сил» – его связь с природой. Она оборвется мгновенно, как только Невилл перейдет грань. Флора или фауна – не люди, и на смену полярности идущих от того, кто рядом, энергий, реагирует махом.
Фандомный образ Лонгботтома – неуклюжего увальня, блаженно и тупо моргающего в потолок, пока ему изменяет жена, а коллеги обходят в марафоне по служебной лестнице, не выдерживает никакой критики. Со стороны бытовое поведение Нептунианца уровня Невилла может выглядеть, как нечто близкое к этому – но за ним стоит совершенно иной подтекст, с совершенно иными мотивами и последствиями.
Нептунианскому Водолею – естественно – глубоко плевать на большинство жизненных заморочек типа карьеры, финансов, амбиций и прочих общепринятых областей для странного человеческого самоутверждения. Ему и на секс по большому счету плевать – в том смысле, какой в него вкладывает цивилизованное общество. То есть, не понимает он, что можно вот так вот странно компенсироваться – коллекционируя постельные победы и изображая из себя супермачо. Для Нептунианца секс – это момент пронзительного резонанса душевных колебаний, слабо связанный с физиологией и способный напрочь сорвать крышу неподготовленному партнеру. Слишком заземленный и прагматичный человек не поймет, в чем прикол, вообще, человек же, эмоционально нестабильный и ведомый от полноценной близости с Нептунианцем в одно мгновение может оказаться в паре шагов от сумасшедшего дома.
Вообще, безумие и Нептунианцы – понятия, близкие до чрезвычайности. По крайней мере, во внешних проявлениях большинство представителей этой планеты напоминают чудаковатых «идиотиков», страдающих той или иной степенью социальной неадекватности. Впрочем, совершенно не факт, что они на самом деле неадекватны – просто в их системе ценностей понятие «быть, как все» то ли не присутствует, то ли загнано глубоко в дальний угол.
Нептунианец вполне может иметь ничем не примечательную профессию, в которой даже близко не будет пытаться реализовываться. Например, с таким Марсом и таким Сатурном Невилл (в отличие, скажем, от Рона) вполне смог бы стать аврором – в том смысле, что спокойно выдержал бы психологическую и боевую нагрузку этой профессии. Правда, маловероятно, что для этого ему хватило бы общих знаний в необходимых для нее, но слабо интересных ему областях, типа Алхимии или Трансфигурации. В отличие от большинства людей, Нептунианец не нуждается в том, чтобы любить свое дело или хотя бы получать от него удовольствие. Подавляющая часть его жизни проходит где-то глубоко внутри него, и внешняя реальность всегда остается лишь слабым отражением внутреннего мира. Ему все равно, сортирует он горох на конвейере, ловит преступников или перекладывает бумажки в офисе. Он – один из немногих, на кого совершенно не давит отсутствие самореализации, хотя бы потому, что реализуется он не во внешних телодвижениях, а вслушиваясь в одному ему ведомую музыку сфер и постигая одному ему понятные тонкие истины.
Впрочем, по нему всегда заметно, насколько этот процесс успешен. Нептунианский Водолей способен снимать боль, агрессию, истерию и прочий эмоциональный мусор, просто сидя рядом и глядя на вас внимательными добрыми глазами. И за таких, как они, хочется действительно продать душу – или хотя бы начать уже ею заниматься, для разнообразия перестав тонуть в собственных обидах, мстюльках и комплексах.
Некоторые из них все же выбирают профессию, исходя именно из своих сильных качеств, и становятся людьми либо искусства, либо религии, либо занимаются целительством – в любом проявлении. И то, и другое, и третье им просто дано от природы – как и связь с ней, что, кстати, опять же, не означает обязательного присутствия в их жизни животных, растений или еще какой части природного эгрегора. Все потому же – не придают они значения тому, что снаружи. То, что внутри, превалирует абсолютно и неопровержимо.
Сатурнианская линия в Невилле достаточно сильна, чтобы он мог успешно противостоять образу «рохли». Чем бы он ни занялся – сложно представить, что это будет навязанное кем-то решение. Такие люди выживают там, где умерли все, и продолжают функционировать в то время, когда началась сплошная пьяная панихида на десяток лет, выбив из колеи всех, кто участвовал и кого зацепило краем. С другой стороны, они с легкостью жертвуют собой и умирают, если надо – правда, не столько за идею, сколько просто следуя внутреннему ощущению, что так будет правильнее. У них нет Солнечного эгоцентризма, и это дает возможность видеть картину в целом. Если картина требует одной смерти ради достижения конечной цели – колебаний или страха принятие нужного решения у них не вызовет.
Все потому же – не ценит Нептунианский Водолей свою жизнь, совершенно. Он воспринимает ее, как часть одной огромной, потрясающе прекрасной и восхитительно всеобъемлющей мега-системы, и в принципе не считает, что без него тут все кончится. Он счастлив быть мелким винтиком, букашкой, занимающей именно то место, какое система выделила ему изначально, и нет человеку большей радости, чем сделать правильный выбор и уменьшить им количество вселенского хаоса. А жизнь – да она и так ему была не особенно интересна. Не самоцель, пока миру не станет зачем-то от него нужно обратное.
И еще – падающий Плутон ко всему прочему дает Водолею неприятие формальной власти в том виде, в котором она ложится на плечи одного и императивно влияет на остальных. В других людях он ее допускает – особенно, рассуждая категориями типа «должен же кто-то руководить», поскольку сам руководить не желает категорически. Да и плохо способен, если честно.
Ему ближе быть неформальным лидером. Быть тем, кто создает настроения, группу поддержки и направление хода мыслей ведущей фигуры, причем даже не с позиции самоутверждения (естественно – сдалось оно Нептунианцу), а с точки зрения пользы общему делу. При этом сам он – одиночка, не нуждающаяся по большому счету ни в чужом признании своих заслуг, ни в грамотно оформленных тылах. Все, что ему нужно, есть внутри него самого – и это вовсе не такой плюс, как кажется. Хотя бы потому, что, когда тебе никто не нужен, это довольно болезненно для любого, кто окажется рядом.
Жизнь с Нептунианцем сложна – как и с представителем любой высшей планеты, поэтому большинство из них, как правило, остаются в одиночестве – сразу или в конечном итоге. Впрочем, их это вряд ли печалит – у них другие задачи, слабо коррелируемые со странными общечеловеческими ценностями вроде семьи, детей, карьеры и дома с лужайкой. Хотя именно в случае Невилла – кто бы ему помешал, если ему что-то приспичит.